Дворец для любимой - Страница 24

К оглавлению

24

Ну выпотрошат меня, а дальше что? Да ничего, по крайней мере, для меня лично. Никто не станет меня возвращать в обмен на какие-либо уступки, я бы и сам не стал, окажись в моих руках подобная личность. Чего бояться Готому?

А нечего ему бояться, абсолютно нечего. И сам он силен, и союзник у него могущественный. Так что проживешь ты, Артуа, какое-то время в тайной обители, где твои тюремщики и знать не будут, а только догадываться, кто ты есть на самом деле. Выложишь все что знаешь, возможно, послужишь объектом торговли, да и сгинешь навеки в могилке без надгробного камня.

Попытаться сбежать? Ну, по крайней мере, в карете этого точно не удастся. Даже если у меня получится справиться с этими тремя охранниками, в чем крайне сомневаюсь. И пусть мне действительно вернули шпагу, в тесноте кареты ей здорово не размашешься. Конвоиры просто задавят меня своими телами, недаром же они такие крупные. Да и пространства для маневров нет. Ну и самое главное, задвижка на единственных дверях кареты имеется и с наружной стороны.

Моя попытка разговорить старшего конвоира ни к чему не привела. На парочку моих невинных вопросов он сделал вид, что в карете кроме него и двух его помощников никого нет. А жаль. Ведь я не подкупать его собрался, наобещав райскую жизнь и тонну золота, нет. Трудно склонить другого человека к тому, на что сам бы никогда не пошел, неубедительно будет получаться. Просто я желал скоротать время в дороге за разговором, ничего для обоих не значащим.

И приходилось сидеть и молчать, в который раз прокручивая в голове события последних дней.

Очередная ночевка пришлась в замке какого-то трабонского барона, расположенном рядом с трактом, ведущим в Маронг, столицу королевства.

Охраняли тщательно, стараясь пресечь даже саму мысль о попытке бегства. И мне становилось все грустнее, потому что до того, что неизбежно должно было произойти, и на что я уже практически настроился, оставалось все меньше времени.

Местное ярило склонялось к закату и я уже предвкушал маленькую радость в виде отдыха после казавшегося бесконечным дня в пыльной душной карете, постоянно трясущейся на ухабах, когда мы внезапно остановились.

Все трое моих конвоиров заметно насторожились. Как же, за все четыре дня пути была только одна незапланированная остановка, я так понял, из-за затора на мосту через реку, чье название так и осталось мне неведомым.

Что происходило снаружи, оставалось непонятным: толстые стекла обоих окон, имеющихся в карете, были запорошены слоем пыли, а звуки, доносившиеся сквозь не менее толстые борта, абсолютно никакой информации не давали.

Да и не прильнешь к стеклу, любое такое мое действие старательно пресекалось.

Но как будто ничего экстраординарного, чьи-то гневные крики, отчитывающие невидимого человека, и его слабые оправдания, которые вообще было трудно разобрать. Я даже не стал питать себя никакой надеждой, слишком уж невероятным казалось чье-то вмешательство со стороны. Наконец, карета снова тронулась, с лиц стражников исчезло выражение легкой тревоги, и я снова ушел в свои невеселые думы.

Почему-то вспомнилось, что Янианну называют Солнышко.

Отчасти я и сам этому поспособствовал, несколько раз назвав ее солнышком при свидетелях. Готома же все величают Великий.

Какой же он великий, с виду заурядный человечишка с непомерными амбициями. Если и есть у него величие, так все оно заключается в размере его носа.

О себе я слышал, что за глаза меня называют Диким, и очень надеюсь, что не за отсутствие манер. Просто был один случай, когда я действительно потерял голову от ярости, но ведь и было от чего. Тогда я…

Вдребезги разлетелось стекло, и на пол кареты упал темный предмет с торчащим из него искрящимся хвостиком.

Бахнуло так, что меня попросту отбросило на спинку сидения. Даже сквозь плотно сжатые веки, которые я все же успел зажмурить, сверкнуло столь сильно, что в глазах поплыли огненные круги.

Следующие несколько минут мне запомнились очень плохо. Кто-то меня подхватил и куда-то понес, затем я почувствовал под собой седло, судорожно ухватившись в его луку. Потом была бешеная скачка, во время которой мне несколько раз по многострадальной голове досталось ветвями деревьев. По-прежнему в глазах плыли ослепительные круги и точки, и я даже не пытался их открыть. А вот слух вернулся раньше, вероятно для того, чтобы мне удалось услышать далеко за спиной несколько взрывов.

Мы сидели у ярко горящего костра. Стояла глубокая ночь, и звезды на небосклоне светили так красиво, что я поневоле залюбовался ими.

— Нам повезло с тем, что конвой двигался не слишком быстро, иначе за ним было бы не угнаться.

Это точно, Горднер, предок 'столыпина' на конной тяге не очень то и разгонишь. Но как вы вообще узнали, что я попался?

— Все произошло на наших глазах, Артуа. Но тогда мы тебе помочь бы ничем не смогли, очень уж их было много.

Вот даже как, а я-то считал, что ты, Эрих, со своими людьми уже далеко-далеко от Варентера, во вражеском тылу.

'Спасибо тебе, Горднер, — думал я, глядя ему в глаза. — Ведь если бы не ты со своими людьми, мне пришлось бы сделать то, на что я уже успел решиться. За все необходимо платить, и особенно за собственную глупость. Но если бы ты знал, как мне не хотелось этого делать'.

Мне кажется, Горднер понял мой взгляд, потому что в его глазах я прочитал следующее:

'Я просто расплачивался с тобой за тот старый должок, когда я и сам считал, что все, окончательно все'.

Глава 7
Этюд на пленэре

24