Правая рука как будто чужая, и если бы не гарда, я давно бы уже выронил шпагу. Еще один выстрел в близкое лицо, украшенное усами и все, второй револьвер тоже пуст, а вокруг только всадники Трабона.
Но почему я до сих пор жив? Мать твою, да они наверняка знают кто я, иначе давно бы уже достали пикой. Они этого не делают, вероятно, пытаясь захватить меня в плен.
Вот уж хрен вам всем, живым не дамся. И я впервые за все то время, что у меня был Ворон, изо всех сил вонзил шпоры в его бока. Ворон — могучий конь и он сможет вырвать меня из окружения. И когда я уже было поверил, что мне это удалось, что я уже смог вырваться, небо внезапно поменялось местами с землей.
— Присаживайтесь, господин де Койн, присаживайтесь. Должен заметить, что выглядите вы далеко не самым лучшим образом.
Голос короля Готома звучал так, как ему, в общем-то, и положено было звучать: без всякой иронии, с сочувствием и должной долей радушия.
Я послушно сел в предложенное мне кресло. Голова действительно раскалывалась на части, и было от чего. Я не помнил, каким образом низвергся с коня, то ли в результате скачка Ворона, что сомнительно, то ли от удара по голове, что более вероятно, но в любом случае голове досталось здорово. Голова раскалывалась на части, к затылку страшно было даже прикоснуться. Ещё меня мутило, и я с трудом мог сосредотачивать взгляд на каком-либо предмете. Причем после удара прошла уже целая ночь.
На своем портрете, висящем в одной из зал императорского дворца в Дрондере, король Готом смотрелся значительно более представительным. И ростом выше, и фигурой стройнее, и нос там выглядел каким-то хищным, орлиным. В отличие от того рубильника, каким он являлся в жизни.
Единственное, что художнику удалось изобразить правдиво, так это его взгляд.
Взгляд человека привыкшего принимать тяжелые решения в судьбоносные моменты. Ну а каким он еще должен быть у человека, четырнадцать лет назад вступившего на трон захудалого нищего королевства и вознесшего его до нынешних высот? Словом, не впечатлял Готом ничем кроме своего взгляда.
Мы находились в его шатре.
'Аскет, определенно король Трабона воинствующий аскет', - думал я, оглядывая внутреннее убранство шатра. Ничего лишнего: походная складная кровать, под серым шерстяным одеялом, так и хотелось назвать его солдатским, полуприкрытая ширмой. Стол, за который мы уселись в походных креслах, и все удобство которых заключается в том, что они складываются и не занимают при перевозке много места, заставлен не самой дорогой посудой. Еще один стол, но значительно больший в размерах, где на столешнице лежала огромная карта с воткнутыми в нее цветными флажками. Пожалуй, и все.
Да, сундук, с виду казавшийся неподъемным и ковер. Огромный ворсистый ковер, брошенный прямо на землю, выглядел дорогой, но безнадежно испорченной вещью. При всем этом шатер гигантский, стоявший посередине столб, поддерживающий купол, в высоту не менее метров семи-восьми, и при таких внутренних размерах немногие вещи, находившиеся в шатре, выглядели сиротливо, если не убого.
Я вертел головой по сторонам совершенно не стараясь скрыть от Готома этого факта. Плевать на манеры и правила приличия, я — военнопленный и разговор, несмотря на внешнее радушие трабонского короля, по всей видимости, предстоит нам очень и очень тяжелый. Нет, я не рассматривал его шатер в поисках подходящего предмета для того, чтобы захватить Готома, сделав его заложником, после чего начать диктовать свои условия. Хотя бы потому, что мы в шатре находились не одни, я не в самой лучшей своей форме, да и голова продолжала раскалываться на части.
— Как поживает моя венценосная сестра ее величество Янианна, господин де Койн? Вы ведь не так давно прибыли из Дрондера. Всегда мечтал там побывать. Поговаривают, что столица Трабона Маронг в сравнении с Дрондером выглядит большой деревней.
Голос Готома звучал по-прежнему светски. На общеимперском он говорил чисто, как выходец из юго-западной части Империи, откуда я и сам когда-то прибыл в Дрондер. Да и не слишком то они и различаются, языки Трабона и Империи, скорее даже диалекты, чем языки.
Надо же, Готом знает, что я очень не люблю, когда меня называют 'вашим величеством'. Хотя чего удивительного, наверняка он знает значительно больше, чем мне того хотелось бы.
Ну какое из меня 'ваше величество', так, муж императрицы, как бы не было стыдно признавать этот факт. Еще перед нашей свадьбой мне ясно дали понять, что занять трон в случае смерти императрицы мне не удастся. Дети да, дети его унаследуют. Разговор шел в очень тактичных выражениях, но сам факт был подан как непреложный и обсуждению не подлежащий. Я же сидел и думал:
'Как они тут все одного не могут понять — мне совершенно не нужен ваш четырежды гребаный трон, абсолютно не нужен. Мне нужна эта женщина, женщина, даже при одной мысли о которой я начинаю чувствовать себя так, что это невозможно описать никакими словами. Нет еще таких слов, никто их не придумал, ни в моем мире, ни в этом. И все что я хочу, так это видеть ее рядом с собой, прикасаться к ней и вдыхать аромат ее тела. Аромат тела моей женщины'.
Однажды, уже после свадьбы, был у нас с Янианной разговор. Не помню, с чего разговор начался, но вскоре он зашел и об этом. Яна рассказала, что знатные роды, ее поддерживающие, тоже выдвинули это условие.
Тогда я еще в шутку заявил ей, что жена мне досталась бесприданница.
Вероятно, улыбка, появившаяся на моем лице при этих воспоминаниях, оказалась не совсем подходящая к тому положению, в котором я сейчас находился, потому что выражение лица Готома резко изменилось. Теперь его взгляд напоминал взгляд ядовитой змеи, приготовившейся к броску. Не знаю, почему я подумал именно так, ведь никогда раньше никакие гадюки с кобрами с целью укусить на меня не бросались, но мне его взгляд показался именно таким.